«ВСЁ РАВНО». Антиутопия средневековья.

Радовида проснулась оттого, что на улице шумел народ. Приоткрыв глаза, она с удивлением и сонным недовльством отметила, что на дворе только зарождается заря... Три часа ночи! Обычно в это время маэки· в своих убогих, полуразвалившихся постелях.
Скинув соломенное одеяло, она села на своей деревянной кроватке. Сладко потянувшись, она принялась наощупь искать свои кожанные башмачки. Холодный землянной пол недовольно кусался. Мурашки и озноб, как обычно с утра, охватили тело девочки.
Наконец, засунув ноги в промёрзшие ботинки, она встала с кровати. За окном продолжали шуметь: слышались причитания баб, хриплые, пропитые голоса мужиков, плач детей, в основном девочек, и лай собак.
Снаружи явно что-то происходило. Девочка торопливо нацепила своё единственное платьеце из грубой ткани, и пристально вшлядевшись в дальний, тёмный угол самой большой в доме комнаты (всего комнат было две и во второй спали родители), с радостью отметила, что братишки и сестрёнки не проснулись. Возле печки раздававалось их разнобойное, неровное и беспокойное посапывание – пять детей – в возрасте от года до семи лет – спали, естественно, полуголодными.
На всю семью редко когда хватало лепёшек и картошки. Мать и так трудилась в поте лица, чтобы наработать на месячный оброк, а отец... Отец обычно был пьян и редко когда ночевал дома. Обычно он засыпал в обнимку с бутылкой эля и очередной соседкой прямо в придорожном трактире, что стоял на окраине деревни.
Поэтому когда мать работала в поле, за детьми следила уже совсем взрослая, по деревенским меркам, одинадцатилетняя девушка. Впрочем, ей помогал её семилетний брат – Краль. Тот был весьма смышлённым мальчишкой, и не бегал за пивом к Слепому Тарку, как ровесники, а следил за самыми младшими, пока Радовида готовила скудную трапезу из обрезков, объедков и полугнилых плодов.
Удостоверившись, что дети спят, она прошла к окошку и осторожно выглянула из-за косяка.
На улице, а точнее на расхоженной лужайке между тремя домами и конюшней творилось нечто невообразимое: толпа, человек тридцать, кричала, ругалась и плакала. Тут и там полыхали факелы. А в бликах неровного огненного пламени , в центре толпы виднелись... три рыцаря, судя по нашивкам и гербам – владацы-сирацины – местные правители, стоящие на иерархической лестнице чуть ниже баронов. Скорее всего они были хлавэками – воеводами-участниками боёв за своего владаца. Их богатство исчислялось в несколько деревень и от силы пять сотен жителей. Все трое были пьяны. Они хохотали, плевались и недовольно рычали на толпу.
Радовида испуганно вглядывалась в их разбойничьи, заросшие щетиной и сальными волосами лица. Они стояли, махая руками и мерно покачиваясь от переизбытка пива в животах. Ничего доброго их присутствие в деревне не предвещало.
Мимо домика промелькнули две тени – это главные деревенские сплетницы Толстая Жавэ и Ирлида-Доска торопились к месту событий.
Жавэ своим хриплым, противным голосом гортанно спросила:
- Что случилось?
Вторая ответила комариным писком – назойливо и зудяще:
- Да сирацин наш, Сил, и два его дружка из соседских хлавэков – со Старой Прачи и Халвыни ехали на охоту... Заехали к нам в трактир: выпили, стали играть в карты. Так наш взял да и проиграл этим уродам – а расплачиваться – не деньгами надо... – Протараторила она и засмеялась, от чего по коже девочки пробежали мурашки.
«Не деньгами». Радовида была уже достаточно взрослой, чтобы знать, что это значит. Хлавэк Сил теперь должен был расплатиться «правом любви» - а проще деревенскими девочками. И теперь пьяные рыцари выбирали себе жертву для утоления плотской жажды.
Спор разгарался всё с большей силой. Деревенские тоже всё сильнее выражали свои эмоции. К толпе подтянулись местные девчёнки, из тех, кто постарше – от тринадцати до семнадцати. Для них, давно уже перепробававших всех местных мужиков, и достаточно поднаторевших в искусстве раздвигать свои кривые и грязные ноги, это был шанс вырваться из нищеты и вечного голода.
Отдаться владацу для них было чуть ли не верхом карьеры.
Безвкусно намазанные сажей и свеклой, полуголые, они с нетерпением ждали.
Но ситуация зашла в тупик – дружки Сила отказывались брать себе обычных деревенских шалав. Им, а точнее их пьяным кутасам хотелось именно «ПЕРВОЙ ночи». А вот где таких достать сирацин не знал. Вопросительно посмотрев на свою охрану и получив отрицательный ответ задумался. Даже будучи пьяным, Сил прекрасно понимал, что все окружившие их «девушки» - вообще-то давно уже и не девушки. И его головорезы-охранники приложили к этому немало усилий.
Радовида с ужасом наблюдала за происходящим, пытаясь наблюдать из-за занавесок так, чтобы никто её не заметил. Но к несчастию, её испуганные детские глаза столкнулись взглядом с осоловевшими, блестящими и затуманенными пуговками огромной пузатой свиньи – владаца Хлавыни.
Издав довольный хрюк, он вытянул свой толстый и коротенький палец в сторону окна, за которым пряталась девочка.
- Эй! Я видел! Сил, собака, ты, паршивая! Есть у тебя ещё непорченные! – Визгливый хохот вырвался откуда-то из желудка. – Твой обрубок не такой уж и вездесущий!
Сил побагровел, затрясся, но смолчал. Пытаясь удержать тело перпендекулярно земле, он приказал своим охранникам – четырём амбалом бандитской наружности с топорами на поясях:
- Тащи мне эту! Голубку...
Над толпой раздался вздох разочарования –надежды деревенских проституток на бурную ночь с самим сирацином не оправдались.
Радовида похолодела. Всё тело как-будто налилось свинцом и опустилось в ледянную воду. Она буквально окаменела. Пытаясь справить с собой, и всё-таки сделать хотя бы что-то, она сделала шаг назад и... врезалась во что-то мягкое и тёплое. Резко развернувшись, она увидела перед собой млашего брата.
Краль стоял и держал в руках нож. Тот был настолько большим и тяжёлым для него, что казалось, что это и не нож вовсе, а настоящий меч.
- Я им тебя не отдам, сестрёнка! – Сказал он, изо всех сил пытаясь не переминаться на холодном полу.
- Краль, ненадо! Брось, прячься! – Вдруг, неожиданно для себя, пронзительно закричала Радовида.
От крика проснулись дети, сразу же зарыдавшие каждый на свой лад. Проснулись и родители. Из-за стены раздался пьяный рёв отца.
- Какого ... здесь происходит? Ща я вас всех поубиваю!
Но убить никого он не успел: одновременно с родителями, в комнату, выбив дверь, ворвались боевики Сила.
Отец покраснел, в своей пьяной ярости, но кулаки опустил, и спокойно, насколько смог, спросил:
- А зачем вы сюда? Ик!
- За дочуркой твоей старшенькой, холоп! – Надменно бросил рыжий, с раскосыми глазами и грязными сапогами, головорез. И рассмеялся, оголяя свои кривые, пожелтевшие зубы.
Схватив Радовиду, двое его подчинённых потащили её на «площадь». Девочка как-будто обессилиа. Она даже не сопротивлялась. Просто безвольно повисла в грубых, немытых ручищах.
Только огромные и страшные слёзы отчаяния и безысходности, казалось гулко, падают в лужи из смеси помоев и грязи.
За охранниками раздался вой. Это мать Радовиды в ужасе упала к ногам собственного мужа и колотила его по ногам:
- Ну сделай же что-нибудь! Сделай!
И муж послушался. Пьяной, неуверенной походкой он последовал за четвёркой. Бандиты остановились. Вопросительно взглянув на хозяина, они ждали решения.
И владац нашёл его:
- Дайте холопу три гроша!
Рыжий достал из мешочка на поясе три монеты, но его остановил рёв отца:
- Купить меня хотите, собаки?! Три гроша даёшь? Ну уж нет! – Отец погрозил кулаком. – На трии гроша и эля не купишь! Давай золотой!
- Золотой? За эту девку? Ты что, охренел, старый пень? – Взревел рыжий, но его оборвал голос Сила:
- Дай ты ему золотой и успокойся!
Хлавэк кинул главарю охраны, а тот кинул его отцу Радовиды – Змилу. Блестящий кружочек упал в источающую миазмы лужу. Босой маэк упал на колени и по локоть опустил руки в грязь, зашарив по дну в поисках упавшей монеты.
Охрана развернулась и пошла по направлению к владацам. Но когда они подошли к пьяным, но готовым к извращениям сицаринам, произошло непредвиденое. Из дома, в котором рыдали дети и стояла на пороге на коленях мать Радовиды, выскочил маленький мальчик. В руках у него был нож.
Добежав до четырёх бандитов, держащих его рыдающую сестру, Краль попытался воткнуть нож в спину рыжему. Но силы и роста хватило лишь на то, чтобы слегка зацепить правую ягодицу.
- Ай! – Раздался истошный визг головореза, схватившегося за раненное место.
В толпе крестьян раздались смешки.
Развернувшись, раненный убийца наотмашь нанёс удар своим топором.
Мгновенно над толпой воцарилось молчание. Раздался тихий шорох и истошный, нечеловеческий крик, что вырвался из уст Радовиды, когда к её ногам подкатилась голова брата.
Мать коротко вскрикнула, и тихо сползла по косяку вниз, погрузившись в обморок. Отец же, лишившийся старшего сына, и так и ненашедший золотой в луже, обезумел. Он кинулся на убийцу, замахнувшись для удара.
Его уже не остановили крики Сила о дополнительной награде. Его остановило ещё раз сверкнувшее лезвие топора.
В деревенскую грязь, рядом с бездыханным телом сына, рухнул и отец. Тёплые, багровые ручьи соединились и превратились... В ещё одну лужу на площади.
Маэки притихли. Даже пьяные, даже возмущённые шалавы.
И в этой тишине девочку подтащили к сирацинам. А те, похотливо улыбаясь уже приводили себя в боевую готовность. Получалось это после бочки пива с трудом. Но это уже никого не волновало.
Народ не остался на площади. Где-то в глубинах своих куриных мозгов, где-то на уровне подсознания, люди поняли, что стоит уйти. Даже Жавэ и Ирлида. Поняли, что есть представления и зрелища, на которые не стоит смотреть до конца.
Впрочем это мало волновало Радовиду.
Ей уже было всё равно. На всё.
И следующие десять минут е тоже было всё равно.
На боль, на отвращение, на слюнявые, пьяные морды у себя на теле, на свой, но такой чужой голос.
Ей было всё равно и на то, куда ушли ухахатывающиеся хлавэки с головорезами после того, как одни удолетворились ею, а другие – её матерью.
Ей было всё равно и на плотно закрытые ставни, как будто замурованные изнутри. Всё равно на лицо матери потому, что поглядеть на него Радовида бы не смогла. Да и не имела права.
Радовиде было всё равно и на то, куда она шла в своей изодранной и грязной одежде. Она даже не обращала внимание на притихший лес, обычно кишащий волками. Ей было всё равно на утреннюю грозу. Ей было абсолютно всё равно.
И ей было безразлично как долго она шла – она шла нисколько. Да и в никуда. И это всё тоже уже было безразлично...